В 2006 году Квентин Мейясу выпускает в свет свою работу «После конечности». И уже на следующий год формируется дви­же­ние, названное «спекулятивным реализмом». Изначально, наз­ва­ние движения должно было быть иным – «спекулятивный мате­риа­лизм». Но Грэм Харман был против сведения объектов к условным атомам и пустоте, против физического редуцирования объектов. Ибо, по его мнению, реальность состоит именно из та­кого рода несводимых ни друг к другу, ни к чему другому. По Хар­­­ману, реальность объектов не исчерпывается условной, «внеш­­ней» сто­ро­ной объектов – их качеством и взаи­модейс­т­вием. У объектов есть и «внутренняя» онтологическая сторона – она вакуумная, тем­ная и изъята из поля взаимодействия, не мо­жет быть заре­гис­три­рована. Это несогласие Мейясу и Хармана и послужило вы­ве­де­нию нового химерического названия – «спе­ку­ля­тивный реа­лизм».Мейясу, наоборот, выступает против того, что онтологическое утверждение утопает в эпистемологии, в самих условиях поз­на­ния и условиях языковых структур. Внутри такого пост­модер­нистско­го коллапса, Мейясу видит науку чем-то необязательным и по­лагает что это следует изменить. Ибо внутри корреля­цио­низ­ма наука не может реализовать своих претензий на объектив­ность и знание, застревая только во мнениях. Корреляционизм утверж­дает, что, изымая наблюдателя, мир в мгновение лишается своих звуковых, визуальных, обонятельных и других качеств, как пламя «лишится» боли, если изъять палец. То есть, мы можем иметь доступ только к корреляции между мышлением и бытием, но никогда к чему-то одному из них в отдельности. Борьба с кор­ре­ляционизмом и попытка восстановления статуса науки и есть главная движущая сила Мейясу.Попытка объединения только на уровне реальности, без язы­ко­вых и социальных конвенций, потерпела неудачу. И сам Мейя­су, после первой же конференции, отошёл от данного движения. Он был не удовлетворён тем, во что выродилось движение под эгидой Грэма Хармана – второй важнейшей персоны в спе­куля­тив­ном реализме и автора «Объектно-ориен­тиро­ванной онтоло­гии». Все внимание к аргументации Мейясу было вытеснено докт­ри­нерством Хармана. Эстетизация, популя­ризация, полити­чес­кая и социальная адаптация спекулятивного реализма уничто­жи­ли его спекулятивную составляющую. В дальнейшем, даже свою «Объект­­но-ориентированную онтоло­гию» он не посчитал нуж­ным эпистемологически обосновать. Основ­ная проблема Хармана зак­лю­­чается в том, что это простое мнение. Он желает говорить о реаль­ности, не сводимой ни к созна­нию, ни к языку. Но говорит об этом из своего осознания и на своем языке, тем самым возв­ра­щаясь к первоначальному коллапсу, выделенному Мейясу, кото­рый он называет наивным реализмом – тем, что существовало до корре­ля­ционизма. Корре­ля­ционизм перестал восприниматься пос­ледова­те­лями Хармана как проблема. Они перестали желать его преодо­ле­ния. Именно данная идея, в даль­нейшем, породила то, что стало называться «темной онтологией», «темной экологией» и «странным реализмом». Области, где гос­подствует δόξα, мнение, фантазия и воображение. Того, что су­щес­твует по ту сторону всего того, что мы можем в качестве этих объек­тов знать, то, как мы можем их усвоить, как они реп­ре­зен­ти­руются. Здесь и подклю­чается исследование научной фантас­ти­ки и всего потустороннего, наподобии Ника Ланда, с его лавк­раф­тианскими и ктулхианскими коннотациями.Мы приходим к тому, что все то, с чем мы имеем дело, го­раз­до богаче и страннее, чем научная картина мира. Но оно также может быть ужасным и неприемлемым, чем-то нечеловеческим. Мир без человека становится миром после человека, где свободу обретают апокалиптические и экологические идеи того, что ста­нет после нас. В итоге мы имеем некую хоррор, фантастическую, сен­ти­мен­таль­ную, постколониалистскую историю, где притяза­ния Квен­тина Мейясу на возобновление просвещения оказались пог­ребены.