В этом году исполнилось 50 лет с того дня, как закончилась «оттепель». «Любви, надежды, тихой славы недолго тешил нас обман», – знаменитые пушкинские строки можно всецело проецировать на середину 60-х годов XX века. Канули в лету встречи творческой интеллигенции с партийной верхушкой, сгустились тучи над «Новым миром» и его редактором А.Твардовским, диалог между властью и писателями практически закончился. Последней точкой стал судебный процесс над А.Синявским и Ю.Даниэлем. После событий, связанных с публикацией за рубежом романа Б.Пастернака «Доктор Живаго» и присуждением ему Нобе левской премии, после «всенародного осуждения» писателя, процесс над двумя литераторами произвел впечатление внезапно разорвавшейся бомбы. Читатели, после ознакомления с произведениями вышеназванных авторов, несомненно обратили внимание на их острую сатирическую направленность. Рассказы и повести Абрама Терца и Николая Арыжака, а именно под этими псевдонимами публиковались за границей А.Синявский и Ю.Даниэль, гармонично вписываются в сатирико-обличительную структуру русской литературы XIX века – от Гоголя до Салтыкова-Щедрина и литературы конца XIX – начала XX века, от Чехова до Зощенко, Ильфа и Петрова, сатиры Маяковского. Приходят на память «Собачье сердце» и «Роковые яйца» М.Булгакова. Но это была уже другая сатира – острая и беспощадная. «Кого можно убить?» – задумывается герой повести Ю.Даниэля «Говорит Москва» Анатолий в связи с объявленным 10 августа 1960 года Днем открытых убийств. Указ был прочитан по радио, напечатан в газетах. «В этот день всем гражданам Советского Союза, достигшим шестнадцатилетнего возраста, предоставляется право свободного умерщвления любых других граждан, за исключением лиц, упомянутых в пункте первом примечаний к настоящему Указу. Действие Указа вступает в силу 10 августа 1960 года в 6 часов 00 минут по московскому времени и прекращается в 24 часа 00 минут. Примечания. Пункт первый. Запрещается убийство: а) детей до 16-ти лет, б) одетых в форму военнослужащих и работников милиции и в) работников транспорта при исполнении служебных обязанностей. Пункт второй. Убийство, совершенное до или после указанного срока, равно как и убийство, совершенное с целью грабежа или являющееся результатом насилия над женщиной, будет рассматриваться как уголовное преступление и караться в соответствии с существующими законами. Москва. Кремль. Председатель Президиума Верховного…» [1]. От предложения своей любовницы Зои убить ее мужа Павлика Анатолий категорически отказывается. «Слякоть!», – назвала его после этого Зоя. И вот он, прошедший войну, не боявшийся ни стрельбы, ни взрывов, испугался и растерялся. «Даниэля в первую очередь интересует тема свободы и самосохранения личности в условиях распада целостностей», – читаем мы в одном из серьезных учебных пособий «Русская литература XX века» Н.Л. Лейдермана и М. Н. Липовецкого. Герой повести не похож на молодых шестидесятников, все еще находящихся в плену иллюзий. Он не верит ни лозунгам, ни призывам, ни резолюциям. В День убийств он выходит на улицы Москвы, чтобы защищать людей от властного произвола. Но он и не борец с режимом, как некоторым хотелось бы считать. Его инакомыслие еще не оформилось до той степени убеждения, чтобы ради него можно было пойти до конца. Хотя концовка повести: «Сорвать предохранительное кольцо. Швырнуть. Падай на землю. Падай! Рвануло» – газетой «Известия» полвека назад была воспринята как призыв к терроризму. Общественное сознание раскололось почти поровну. С одной стороны – речь М. Шолохова на партийном съезде, в которой он заявил: «Мне стыдно за тех, кто оболгал Родину и облил грязью все самое светлое для нас. Они аморальны. Мне стыдно за тех, кто пытался и пытается брать их под защиту, чем бы эта защита ни мотивировалась» [2]. С другой – открытое письмо Шолохову Лидии Чуковской, полное горечи и разочарования по поводу позиции, которую занял нобелевский лауреат. «Дело писателей не преследовать, а вступаться… Вот чему учит нас великая русская литература в лице лучших своих представителей. Вот какую традицию нарушили Вы, громко сожалея о том, будто приговор суда был недостаточно суров! Вдумайтесь в значение русской литературы» [3] . По сути дела спор развернулся не по вопросам художественности, мастерства, творческой индивидуальности писателя, а вокруг идеологической составляющей, да еще о мести публикаций!  Раздражение вызвала и статья А.Синявского «Что такое социалистический реализм», написанная в 1957 году. Как так вышло, возмущались его бывшие наставники по Московскому государственному университету, что человек, написавший кандидатскую диссертацию о Горьком как зачинателе литературы социалистического реализма, подверг острой критике художественный метод советской литературы. «Что такое социалистический реализм? Что означает это странное, режущее ухо сочетание? Разве бывает реализм социалистическим, капиталистическим, христианским, магометанским? Да и существует ли в природе это иррациональное понятие? Может быть, его нет? Может быть, это всего лишь сон, пригрезившийся испуганному интеллигенту в темную, волшебную ночь сталинской диктатуры? Грубая демагогия Жданова или старческая причуда Горького? Фикция, миф, пропаганда?»[4], – спрашивал он. Автор статьи как человек широко образованный, начитанный пытался выявить те опоры, на которых держалась литература 30-50-х годов. Она, считал он, превратилась в некое замкнутое нечто, лишенное перспективы, развития. Над ней довлеют принципы «партийности» и «народности», а если речь и заходит о развитии, то только с приставкой «революционное». «По-видимому, в самом названии «социалистический реализм» содержится непреодолимое противоречие. Социалистическое, т.е. целенаправленное, религиозное искусство не может быть создано средствами литературы XIX века, именуемыми «реализмом»» [5]. А пока искусство топчется на одном месте – между недостаточным реализмом и недостаточным классицизмом. Вердикт достаточно спорный. Было всякое, в том числе и преодоление догматов метода. Об этом хорошо сказал известный писатель Ю.Поляков еще в начале 90-х годов, когда все подвергалось остракизму, когда рушили авторитеты, подменяли понятия. В статье «Почему я вдруг затосковал по советской литературе» он писал: «Мы все в неоплатном долгу перед советской литературой. Говорю это совершенно серьезно, отбрасывая в сторону столь милую лично мне и моему поколению «мировую иронию». Именно она, советская литература, волей-неволей восприняв художественную и нравственную традицию отечественной классики, смогла противостоять той «варваризации» общества, которая неизбежна в результате любой революции. А известные заслуги литературы перед революцией обеспечили ей даже некоторые послабления: Священное Писание в атеистическом государстве было фактически запрещено, а «Воскресение» или «Двенадцать» включались в школьную программу» [6].  А. Синявский и Ю. Даниэль не признали себя виновными, не признали их вины и многочисленные почитатели их таланта. «Синявский и Даниэль вписали свои имена золотыми буквами в дело борьбы за свободу совести, за свободу творчества, за свободу личности. Вписали на вечные времена», - читаем в «Письме старому другу» Варлаама Шаламова. Творческое наследие этих литераторов заслуживает внимательного и вдумчивого изучения нашими современниками.